Индивидуальная поэтическая сфера

Стихи надо читать созданьям сказочным, чудесным явлениям природы, но не "темным платьям и пиджакам". Кстати, Бодлер сказал о современных, мрачно окрашенных костюмах: "Словно присутствуешь на грандиозных похоронах". Когда в 1887 году французский поэт Жан Мореас опубликовал "Манифест символизма", где употребил слово "декаданс", он, правда, имел в виду другие значения: во-первых, "декаду" (десяток) поэтов, творящих новое направление, во-вторых, "декаданс" (упадок) романтической и парнасской школы. Но русские поэты — Брюсов, Бальмонт, Сологуб — поняли декаданс в бодлеровском смысле: как давно ожидаемое умирание изначально бессмысленной жизни, как безнадежность "темных платьев и пиджаков". Поскольку это одна из навязчивых мыслей девятнадцатого века, трудно усмотреть здесь специальную оригинальность. Аналогичное относится и к "символизму": начиная с Платона и кончая Сведенборгом, каждый философ влагал в этот термин свое, особое содержание. Вообще говоря, собирать, группировать поэтов по "измам" уместно, быть может, в преподавательских, но не в читательских целях. Когда мы думаем над строкой Александра Блока "Тайно сердце просит гибели", нас менее всего интересует "школьная направленность" этого поэта, более того: в трагический момент постижения строки нам нет дела ни до символизма, ни до жизни поэта, ни даже до остальных строк стихотворения.

Verwesung. О поэзии Георга Тракля

"Серафический тон" сакральной медлительности царит в этой поэзии. Здесь некуда торопиться, движение, время и пространство входят в неведомые сочетания, каждый порыв, сколь угодно жестокий и кровавый, достигая стихотворной строки, исчезает, оставляя пену лихорадочного колорита. Словно призрачный и тягучий туман затянул этот пейзаж, и там расслаивается привычно организующий взгляд. Трудно сказать, "дикий зверь в крови" — метафора наступающей ночи или иной объект пейзажа. Относится ли "темное" к зверю и ночи или нет? Субстантивированные цвета, разумеется, не редкость в постбодлеровской поэзии (Маяковский, Лорка, Бенн), но только у Тракля они ничего, кроме самих себя, не представляют, внушая предчувствие чего-то странного, настороженного, флюидального в расплывчатом ландшафте души.

Легенда о Кармен

На первый взгляд, "среди поклонников Кармен" поэт занимает спокойную отчужденную позицию, но вездесущность "прихотливой змеи" уничтожает это преимущество. Равно как в глаза и уши, она проникает в сон и явь, в мечту и действительность, отравляя восприятие огненным галлюцинозом. Оригинальность Кармен обусловлена огнем — главным элементом ее композиции. В женском варианте этот огонь, традиционно мужской, обретает иные качества — густоту, центростремительность, неотразимую притягательность. Но эта центростремительность бесцельна, мобильна, избегает постоянства — вот почему Кармен презрительно отклоняет предложение Хосе касательно "честного фермерского труда". Ее пламя напоминает блуждающий огонь, который коварные туземцы Океании зажигают на берегу, дабы привлечь усталых мореплавателей:

Сергей Есенин. Счастье

Когда мы приезжаем из города в деревню, мы, одурелые от кислятины кваса, дурной дешевой водки, прогорклых постных щей, тем не менее, трусливые интеллигенты, вкрадчиво и жалобно обращаемся к хозяину: а поди удобно в лаптях ходить. Ушлый, преисполненный высшего достоинства, недовольства, угрюмости, небритости и грязных заусениц хозяин смотрит с "крестьянской хитрецой": нам не до лаптей, мы в городе кирзу покупаем, а вот отец сказывал (далее следует дикое занудство об искусстве лаптеплетения), а что на комоде, бабка Машке-дочке подарила… Нам неудобно, скучно, говорить не о чем…
Путать крестьян с природой, нищету и труд с красотой багряных листьев и метели.

Любовь в поэзии символизма

Две Афродиты, два Эроса. Читая больше по греческой мифологии, можно найти много богинь и богов любви. Но поскольку дальше мы собираемся обсудить пагубную начитанность Дон Кихота, не стоит умножать дурные примеры. Два Эроса, две любви: "amor" и "amar". В первом случае, стрелы Эроса Пандемоса застревают в сердце, во втором — скользят и улетают, образуя горизонт нашей души. Учитель Фомы Аквинского, великий мистик Альберт Великий писал: "Non rem, cuyus ultima substancione non reperiatur aurum" (Нет вещи, чьё субстанциальное средоточие не рождало бы золота.) Представим: эта песчинка золота — истинная реальность нашей жизни. Если через нее проходит линия (меридиан), если этот меридиан пересекает вышеупомянутый горизонт — создается сфера микрокосма (пусть фраза непонятна, важен ее след, оставленное впечатление). В данном контексте "песчинка золота" — солнце нашего микрокосма, а "горизонт нашей души" или "прекрасная дама" — луна. Перескажем строение микрокосма в несколько ином аспекте, вспомнив знаменитую фразу Шекспира в "Буре": "Мы и сновидения образованы из похожих субстанций, и наша маленькая жизнь окружена сном". В таком случае, когда мы, одинокие, спим или бодрствуем — это равно сон. Любая суматоха в коллективе — общее сновидение. И только ситуация в сонете Бодлера — момент пробуждения, реальности. Луной микрокосма может стать любая жещина: реальная (в обычном смысле), сновидение (в обычном смысле), литературная или живописная персона, фантом, мираж, галлюциноз, видение. Здесь необходима парантеза касательно Владимира Соловьева и русской поэзии. Почему-то считается, что "вечная женственность" из его поэм "Das Ewig-Weibliche" и "Три свидания" повлияла на русский символизм.

Опыт раннего Маяковского

На девять десятых, если не больше, наше восприятие мира обусловлено кальками, клише, впечатлениями других людей, воспитанием и памятью. Мы можем не верить в демонов, фантомов, даже в Господа Бога, но свято убеждены: крыша — наверху, мостовая — внизу, самолет летит, птица поет, дерево растет и т.п. Если бы мы сомневались, то не стали бы кровельщиками, дорожными рабочими, орнитологами, ботаниками и т.п. Годам к пяти мы знаем основы мира, которые затем тысячекратно детализируем и уточняем. Есть, правда, намеренное искажение реальности — мы называем таковое "художественным". Когда живописец Поль Сезанн говорит: "Я пишу голову как дверь, как не важно что",— мы понимаем: великий художник хочет расширить наш кругозор. Предаемся мечтаниям: а нельзя ли написать дверь как голову? Вспоминаем дверь в доме архивариуса Линдхорста ("Золотой горшок" Гофмана): там старая ведьма устроилась в виде дверного замка. Написать подобную дверь с головой ведьмы или Сезанна — пара пустяков. Надо только пересечь одну реальность — другой.

Двенадцать. Поэма сновидений

В юности, и особенно в старости, знаменитая мысль Шекспира в "Буре": "Мы и сновидения образованы из похожей субстанции, наша маленькая жизнь окружена сном", — производит весьма серьезный эффект, что и понятно. В юности сильное и гибкое воображение ищет выходов из социальной реальности, которую мы ни за что не хотим признать весомой и единственной. Но что такое сон? "Вторая жизнь" по Жерару Нервалю, "поиск неведомого Кадата" по Г.Ф.Лавкрафту, сотня других определений.
Мы знакомы с обстоятельствами нашего появления на свет гораздо позже "события", принимаем их некритично и навсегда.Только в старости перед "великим неизвестным" смерти начинаются сомнения, ибо самые остроумные и глубокие предположения о судьбе "после порога" не дают какой-либо уверенности. В глазах воображения и фантазии "наша жизнь", даже при интенсивной социальности, остается "маленькой" в гиперпространстве вероятных миражей.
И всё же…

Муза дальних странствий

Муза дальних странствий

Мы не можем, при всем старании, представить жизнь и смерть как автономные начала. Даже если минимизировать жизнь до фразы Поля Валери: "Жизнь только изъян в кристалле небытия", то получится совершенно необходимый изъян, без которого композиция кристалла не состоится. Потом. Разве небытие и смерть синонимы? Если вообразить "небытие" простым субстантивом, результат будет в лучшем случае такой: небытие со всех сторон окружает бытие. 

     Поэтому. 

Сергей Есенин. Горе горькое

Сергей Есенин. Горе горькое

"Выткался на озере алый свет зари". Без причин и следствий. Без труда, как по преданию, вырастали пирамиды после гимна Озирису. Время действия — вечер: 

      

      Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло, — 

      

     иволга утром смеется, а вечером плачет, провожая солнце. Действие — эротическая динамика, вполне угодная природе. 

      

      Хмельному от радости пересуду нет. 

      

Поэт Сологуб и Федор Кузьмич

В отличие от Федора Кузьмича, поэт не уверен ни в чем. Ни в трении конопли, ни в предательстве сука, ни в стопроцентном коварстве черта. Поэт никогда не может дать категорических определений, поскольку чувствует за вещами много невидимого и неслышимого. "Над верхом темной ели хохочет голубой…" Кто это? Вероятно, "воздухарь" — один из злых демонов воздуха. Остальные "визжат, кружась гурьбой". Кто эти остальные? "Нечистая сила" — название слишком общее и религиозно окрашенное. Сведения о магии, гоэции, "навьих чарах" взяты нами из книг, из фольклора, в лучшем случае из крайне сомнительной практики. Понятно, мы ничего не знаем о смерти. Но разве у нас есть достоверная информация о жизни?
Федор Сологуб открывается стиху, как легкие — свежему воздуху, как оратор — благодарной аудитории. В русской поэзии трудно отыскать столь же исключительного мастера. Он словно "говорит стихами" как спутники Пантагрюэля близ оракула "Божественной Бутылки". Это так естественно и беспрепятственно, что мы только потом, только через десяток страниц понимаем: ведь это трудное и мучительное искусство поэзии!

Страницы